прошли в кабинет. Там уже находился Дервиш. Дмитрий почувствовал, что его бьет озноб – сказалось напряжение, и к тому же он сильно замерз. Резидент выглядел не лучше.

Свидерский озабоченно зацокал языком:

– Кажется, вам нужна моя помощь.

Он вышел, но вскоре вернулся с бутылкой водки и аппетитным копченым салом.

Нарезая сало тонкими ломтиками, он приговаривал:

– Сейчас я вас подлечу. С таким компрессом все как рукой снимет.

Дервиш по-хозяйски достал из шкафчика три мензурки, открыл бутылку и разлил водку. Свидерский пододвинул к ним тарелку с салом, поднял мензурку и, хитровато прищурившись, сказал:

– Думаю, коммунисты на меня не обидятся, но сегодня с вами был сам Господь Бог.

– Не знаю, как там с Божьим промыслом, но то, что мы с Димой родились в рубашках, это факт, – согласился Дервиш и одним махом выпил.

Дмитрий присоединился к ним. Водка оказалась отменной, теплой волной она согрела грудь. За первой мензуркой последовала вторая, потом третья, и градус волной ударил Дмитрию в голову. Кабинет поплыл перед глазами, по телу разлилась приятная истома. Неприятный инцидент в «Погребке» казался уже не более чем эпизодом из жизни разведчика, и без того полной опасностей. Веки отяжелели. По настоянию Свидерского Дмитрий переместился на мягкий диван и, опустив голову на подушку, задремал. Сквозь сон до него доносились обрывки спора. Дервиш, несмотря на уговоры Свидерского остаться, засобирался в город – ему не терпелось узнать, насколько ощутимым для разведывательной сети оказался удар жандармов и полиции. Дмитрий порывался присоединиться к нему, но, повинуясь приказу Дервиша, он остался и вскоре окончательно уснул.

Разбудил его требовательный стук, мгновенно напомнивший о событиях прошлого дня. Рука скользнула под подушку и привычно легла на рукоять пистолета. Но тревога оказалась напрасной – по окну барабанил красногрудый снегирь, нахально усевшийся на карниз. Утро было в разгаре, солнце стояло над крышей соседнего дома и, отражаясь от стеклянной поверхности шкафов, веселыми зайчиками пускало свои лучи по стенам. Снизу доносился медовый аромат печеной тыквы и сладковатый запах рисовых лепешек.

На ходу приглаживая растрепавшиеся волосы, Дмитрий быстро спустился вниз. Жизнь в доме Свидерских шла своим чередом. Аптекарь погромыхивал где-то склянками и колбами, а в столовой вовсю хлопотала Аннушка. Дмитрий торопливо поздоровался с девушкой и проскользнул в ванную. Там долго стоял под душем. Упругие струи воды, хлеставшие по телу, смыли проснувшееся было чувство тревоги.

Посвежевший и бодрый, Дмитрий возвратился в гостиную и с радостью увидел Дервиша. По его спокойному лицу он прочитал, что, кажется, обошлось без потерь. В гостиной был также какой-то молодой человек. Дмитрий пригляделся к нему. Тонкий овал лица, темные, слегка вьющиеся волосы и выразительные глаза глубокого василькового цвета выдавали в нем русского, судя по всему из «бывших» – внешность у парня явно не рабоче-крестьянская.

– Павел Ольшевский, – представил спутника Дервиш и с особой теплотой добавил: – Моя правая рука.

– Так я вроде тоже правая! – добродушно пробасил за спиной Дмитрия хозяин дома.

– Правая, правая, не сомневайтесь!

– Сколько же у вас рук, милейший?

– По правде говоря, не считал, – засмеялся Дервиш.

– Александр Александрович, да вы настоящий Шива! – воскликнул аптекарь, и Дмитрий, а вместе с ним и Павел отметили, что впервые слышат имя Дервиша, но, скорее всего, не настоящее.

– Шива, Шива! Ты кормить нас собираешься, Глеб? Или сладкими речами решил отделаться? Не выйдет, доставай свои разносолы!

За столом Дмитрий не утерпел и спросил:

– Как Владимир?

– С ним все нормально, – ответил Дервиш.

– А тот парень, что в «Погребке» нас прикрыл?

– Жив-здоров! С него как с гуся вода.

– Честно говоря, если бы неон…

– Все нормально, Дима, сам знаешь, такова наша профессия. С Захаром все обошлось, а если б случилось худшее, помогли бы другие.

– Федорову никто не помог, – грустно сказал Ольшевский.

Дервиш помрачнел:

– И такое бывает, Павел. На войне как на войне. На мой взгляд, на войне даже легче. Там ты по крайней мере среди своих. Там ты – это ты. Герой, трус, подлец, всякое бывает… А здесь у нас чужие имена, и не только имена – мы взяли чужие жизни. Иногда мы делаем то, что противно твоему естеству. Но ведь выхода-то нет – ради Родины на все пойдешь. И похоронят нас под чужим именем, если не доведется вернуться. Ни мать, ни жена, если есть, ничего о нас не узнают, так и будут ждать до самого конца. От нашей работы зависят жизни миллионов людей, а порой и целых народов, но мы не ищем благодарности, просто работаем, и все. Потому что так надо, потому что по-другому нельзя.

Над столом повисла тишина. То, о чем говорил Дервиш, не было для них откровением. Все это сотни раз передумывалось, взвешивалось на невидимых весах, и никто из них ни разу не усомнился в правильности своего выбора. Даже Павел, который пришел в разведку совсем иным путем, отличным от пути того же Дмитрия, который жил в СССР.

– А знаете, друзья мои, – прокашлявшись, сказал Свидерский, – по-моему, разведка – это игра. Да-да, игра, увлекательная, затягивающая. Кто кого перехитрит, мы врага или враг – нас. В руках разведчика огромная власть…

– Власть, говоришь? – перебил его Дервиш. – Да, Глеб, власть – это сильное искушение. И мы действительно обладаем ею, ведь в наших руках ценнейшая информация. Но разве ради власти мы служим?

– Конечно нет! – горячо воскликнул Дмитрий. – Я так вообще не думаю о власти. Ради чего наши отцы пришли в революцию? Ради чего мы сейчас боремся с фашистами? Ответ один – чтобы завтра победил коммунизм! Чтобы не было на земле несправедливости, чтобы все были равны.

– Коммунизм – это, конечно, здорово. Но это всего лишь мечта, пока мечта, – мягко возразил Павел. – Люди живут простыми радостями, и каждый из нас, в том числе и вы, Дмитрий, надеется на маленькое, но свое земное счастье.

– Мелкобуржуазные заблуждения! Партия это давно осудила! – категорично отмел тот.

– Осудить может только Господь…

– Что-о?! Что ты сказал? Да за такие слова… – взвился Дмитрий.

– Я сказал то, что думаю, – ответил Павел, покрываясь пятнами.

Спор грозил перерасти в ссору, но его остановил Свидерский.

– Друзья, – сказал он. – Точнее не выразишь: нет ничего святее, чем узы товарищества. Не мои слова, но точнее не выразишь. И нет высшей чести, чем отдать жизнь за товарища своего!

– В самую точку попал, Глеб, – живо поддержал аптекаря Дервиш и продолжил: – Мы потеряли Федорова, Бандура и Козлов в руках жандармов! Не исключено, такое может случиться с каждым из нас. Японцы и головорезы Дулепова идут по следу, и вчерашняя облава